Он меня спрашивает:
- Знаешь, в чем твоя проблема?
Я удивленно смотрю на него. Он сидит, уложив острый подбородок на подобранные колени. Красный глаз следит за мной пристально, но равнодушно. Так смотрят на муху, которую следовало бы прихлопнуть, но не хочется ради нее напрягаться.
- И в чем же?
Бэй молчит. Молчит так долго, что я забываю, что у него вообще были вопросы ко мне.
Мне больно на него смотреть, но я не отрываю взгляда. На нем сотни шрамов и рубцов, которые должны принадлежать мне. Он - изнанка моей души. Обезображенная, красноглазая и безумная. Я смотрю на изрезанные тонкие руки, разрезанную до уголка рта щеку, зашитую грубыми нитками, заклеенный повязкой глаз, отсутствие безымянного пальца на левой руке, синяки на шее. Смотрю, и меня выворачивает на изнанку. Смотрю, и мне хочется разрыдаться.
Бэй чешет охотничьим ножом вены на предплечье. Он никогда не говорил, что готов принять на себя мою боль, но постоянно это делает. Все эти шрамы мои. Мои. Я хочу, чтобы он ненавидел меня за них. Но он лишь равнодушно ведет плечом. На ребрах у него выведена лезвием буква Б. Но он не позволяет себя сокращать.
Он молчит так долго, что я успеваю заплакать.
- Твоя проблема в том, - наконец медленно произносит он, расколупывая в ладони ножом дырку, - что ты слишком добра к людям.
- Разве же это проблема? - тихо спрашиваю я, растирая слезы по щекам, ставя на плечах себе синяки, чтобы меньше болело в груди.
- Для тебя - да, - говорит он и снова смотрит на меня. Равнодушно. Без жалости. Совершенно уверенный в своей силе. - Потому что ты к людям добра. А они к тебе - нет.
Меня снова сгибает от боли, которую я не могу ни выносить, ни выблевать. Бэй называет меня маленькой мертвой девочкой и носит на своем теле все те шрамы и повреждения, которые я сама не могу решиться нанести себя. И я бы хотела действительно говорить, что я мертва внутри, но мертвые так не болят.
Не болят, черт возьми.